Важнейшие произведения

21.02.2021 - В Раздел критики добавлена статья В.Ф. Ходасевича о Дмитрии Мережковском, добавлена статья Михаила Цетлина о Дмитрии Мережковском. Исправлены неточности в ранее размещенных материалах.

15.07.2019 - В биографии Дмитрия Мережковского исправлена ошибка.

12.02.2018 - Добавлен ряд открытых писем Мережковского, а также фрагменты личной переписки.

28.01.2017 - Добавлено произведение "Рождение богов. Тутанкамон на Крите" и роман "Мессия".

27.01.2016 - Добавлена масса публицистических и критических материалов Дмитрия Мережковского.

05.02.2014 - Добалены новые стихотворения Мережковского.

31.12.2010 - Коллектив редакторов сайта сердечно поздравляет всех с наступающим Новым Годом!



На правах рекламы:

pgpru.com сайт наших партнеров

wp-kama.ru

14 декабря. Николай первый - Мережковский Д.С.

Царство Зверя

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

В сражении под Кульмом две роты семеновцев, не имевшие в сумах ни одного патрона, посланы были с холодным оружием прогнать французов, стрелявших из опушки леса. Ротный командир, князь Сергей Петрович Трубецкой, пошел впереди солдат, размахивая саблей над головой, так спокойно и весело, что все за ним кинулись, ударили в штыки и выбили французов из лесу.

А под Люценом, когда принц Евгений* из сорока орудий громил гвардейские полки, Трубецкой пошутил над поручиком фон Боком, известным в полку своей трусостью: подошел сзади, бросил в него ком земли, и тот свалился как сноп.

_______________

* Е в г е н и й Богарне (1781 - 1824) - выдающийся французский полководец, пасынок Наполеона.

Так сам Трубецкой свалился Четырнадцатого.

Только что проснулся утром - вспомнил вчерашние слова Пущина: "А все-таки будете на площади?" - и опять, как вчера, ослабел, изнемог, как будто весь вдруг сделался мягким, жидким.

Боялся, что за ним придут; вышел из дому, взял извозчика и поехал в канцелярию Главного штаба, чтобы там спросить, когда и где будут присягать: хотел присягнуть новому императору тотчас, надеясь, что, если что будет, поспешность присяги ему во что-нибудь вменится. Узнал, что присяга - завтра утром, в одиннадцать. Из штаба пошел пешком к сестре, на Большую Миллионную. Оттуда - к приятелю, флигель-адъютанту полковнику Бибикову, на угол Фонтанки и Невского; не застал его дома, посидел с его женою и братом, позавтракал и, увидев, что уже первый час, ободрился, подумал, что полки присягнули и все прошло тихо. Отправился домой переодеться, чтобы ехать во дворец на молебен.

Выезжая с Невского на Адмиралтейскую площадь, увидел толпу, услышал крики: "Ура, Константин!" - остановился, спросил, что такое, узнал, что бунт, и едва не лишился чувств тут же, на улице.

Что было потом, едва помнил. Для чего-то опять зашел во двор штаба.

Стоял в раздумье, не зная, куда идти; наконец, поднялся по лестнице в канцелярию. Здесь бегали какие-то люди с испуганными лицами.

Кто-то сказал:

- Господа, вы в мундирах: ступайте на площадь, там государь император.

Все вышли, и он со всеми. Но потихоньку отстал и прошел двором штаба на Миллионную. В тоске, не зная, куда деваться, метался, как затравленный заяц.

У ворот штаба увидел знакомого чиновника. Тот зазвал его с собой опять в канцелярию.

- Ах, беда, беда! - все повторял чиновник.

- Милорадовича убили! - крикнул кто-то над самым ухом Трубецкого.

Ноги у него подкосились.

- Вам дурно, князь? Кто-то дал ему понюхать соли. И вдруг опять он очутился на улице с какими-то незнакомыми людьми. Понял, что его ведут на Сенатскую площадь.

- Я нездоров, господа, я очень нездоров! - едва не плакал.

И опять - канцелярия. "О, Господи, в который раз!" - подумал с отчаянием. Прошел в самую дальнюю комнату, курьерскую. Здесь никого не было, все разбежались. Долго сидел один, радуясь, что наконец оставили его в покое.

Когда стемнело, послышались пушечные выстрелы, такие громкие, что стекла в окнах задребезжали. Вскочил, хотел бежать, но свалился на стул и слушал в оцепенении выстрел за выстрелом.

Рядом с курьерскою был темный чулан; там зашивали и печатали казенные пакеты; пахло сургучом, рогожей и холстиною; тускло горела на стене висячая масляная лампочка; клубки бечевок лежали на столе, а на потолке торчал большой крюк, тоже для лампы. Он поглядывал на этот крюк, как будто ни о чем не думая, и только потом вспомнил, что думал: "Хорошо бы повеситься".

Выстрелы затихли. В комнату начали входить курьеры, сторожа, экзекуторы; низко кланялись и смотрели на него с удивлением. Он встал и вышел.

Все еще не знал, куда деваться. Наконец, решил переночевать у своего шурина, австрийского посла Лебцельтерна. Знал, что и там схватят, но как перетрусивший шалун, зная, что не миновать розги, все-таки под стол прячется, - так и он.

У Лебцельтернов была Каташа. Увидев ее, понял, как тосковал о ней все время, сам того не сознавая; больше всего мучился тем, что она еще ничего не знает. Хотел ей сказать тотчас, но отложил и много раз потом откладывал. Так и не сказал, хотя знал, что это - величайшая из всех его подлостей.

Устал, лег рано. Заснул крепко. Снилось что-то необыкновенно приятное: какие-то горы не горы, волны не волны, темно-лиловые, прозрачные, как аметисты, и он будто летает над ними, туда и сюда, как на качелях качается, и вдруг - такая радость, что проснулся.

Долго лежал в темноте с открытыми глазами, улыбался и чувствовал, что сердце все еще бьется от радости. Хотел вспомнить и не мог - слишком ни на что не похоже; только знал наверное, что это больше, чем сон. Вдруг вспомнил свой давешний страх и сразу почувствовал, что его уже нет и никогда не будет; даже не было стыдно, а только удивительно: казалось, что тогда был не он, а другой. Вспомнил также свой любимый псалом; читал его всегда по-латински, как выучил в детстве, в иезуитском пансионе, у старого польского ксендза Алоизия: "Когда я в страхе, на Тебя я уповаю. В Боге восхвалю я слово Его; на Бога уповаю, не боюсь; что сделает мне плоть? Враги мои обращаются назад, когда я взываю к Тебе; из этого я узнаю, что Бог за меня. На Бога уповаю, не боюсь; что сделает мне человек?" Опять закрыл глаза, успел только подумать: "А ведь так спят осужденные... Ну что ж, пусть!" - и заснул еще крепче, слаще, но уже без всяких снов.

Проснулся внезапно, как часто бывает во сне, не от стука, а оттого, что заранее знал, что будет стук. И действительно, через минуту раздался стук в дверь.

- Ваше сиятельство, а ваше сиятельство! - послышался испуганный голос камердинера.

- Что такое?

- Из дворца приехали.

Он понял, что его арестуют.

_________

Четверо конвойных с саблями наголо ввели арестанта в государеву приемную. За ним вошли генерал-адъютанты Левашев, Толь, Бенкендорф, дворцовый комендант Башуцкий и обер-полицеймейстер Шульгин.

Николай встал, подошел к Трубецкому, остановился и посмотрел на него молча, долго: рябоват, рыжеват; растрепанные жидкие бачки, оттопыренные уши, большой загнутый нос, толстые губы, по углам две морщинки болезненные.

"Так вот он каков, ихний диктатор! Трясется, ожидовел от страха", - подумал государь, опять с неутолимою жаждою презренья.

Подошел ближе и поднял указательный палец правой руки против лба его.

- Что было в этой голове, когда вы, с вашим именем, с вашей фамилией, вошли в такое дело? Гвардии полковник князь Трубецкой, как вам не стыдно быть с этой сволочью? Казался себе самому в эту минуту Аполлоном Бельведерским, разящим Пифона. Но одна маска упала, другая наделась; вместо грозной - чувствительная, та самая, которую примеривал давеча перед Толем.

- Какая милая жена! Есть у вас дети?

- Нет, государь.

- Счастливы, что у вас нет детей. Ваша участь будет ужасная, ужасная! Несмотря на видимый гнев, был спокоен: все было заранее обдумано.

- Отчего вы дрожите?

- Озяб, ваше величество. В одном мундире ехал.

- Почему в мундире?

- Шубу украли.

- Кто?

- Не знаю. Должно быть, в суматохе, когда арестовали; много было народу, - ответил Трубецкой с улыбкой и поднял глаза: никакого страха не было в этих больших серых глазах, простых, печальных и добрых. Стоял неуклюже сгорбившись, закинув руки за спину.

- Извольте стоять как следует! Руки по швам!

- Sire...

- Когда ваш государь говорит с вами по-русски, вы не должны сметь отвечать на другом языке!

- Виноват, ваше величество, руки связаны...

- Развязать! Шульгин подошел и начал развязывать. Государь отвернулся и, увидев бумагу в руках Толя, сказал:

- Читай.

Толь прочел показание одного из арестованных, - чье, не назвал, - что бывшее Четырнадцатого происшествие есть дело Тайного общества, которое кроме членов в Петербурге имеет большую отрасль в 4-м корпусе, и что князь Трубецкой, дежурный штаб-офицер корпуса, может дать полные сведения.

Трубецкой слушал и радовался: понял, что показатель навел на ложный след, чтобы скрыть Южное общество.

- Это Пущина? - спросил Николай.

- Пущина, ваше величество, - ответил Толь.

Трубецкой заметил, что перемигнулись.

- Ну, что вы скажете? - опять обернулся к нему государь.

- Пущин ошибается, ваше величество, - ответил Трубецкой, напрягая все силы ума, чтобы понять, что значит перемигивание.

- А-а, вы думаете, Пущина? - накинулся на него Толь.

Но Трубецкой не потерялся - уже понял, в чем дело: через него ловили Пущина.

- Ваше превосходительство сами изволили сказать, что Пущина.

- А где Пущин живет?

- Не знаю.

- Не у отца?

- Не знаю.

- Я всегда говорил, что четвертый корпус - гнездо заговорщиков, - сказал Толь.

- Ваше превосходительство имеет очень неверные сведения. В четвертом корпусе нет Тайного общества, я за это отвечаю, - посмотрел на него Трубецкой с торжеством почти нескрываемым.

Толь замолчал с чувством охотника, у которого убежала дичь из-под носу. И государь нахмурился, тоже понял, что дело испорчено.

- Да сами-то вы, сами что? О себе говорите, принадлежали к Тайному обществу?

- Принадлежал, ваше величество, - ответил Трубецкой спокойно: знал, что теперь уже не собьется.

- Диктатором были?

- Так точно.

- Хорош! Взводом небось командовать не умеет, а судьбами народов управлять хотел! Отчего же не были на площади?

- Видя, что им нужно одно мое имя, я отошел от них. Надеялся, впрочем, до последней минуты, что, оставаясь с ними в сношении, как бы в виде начальника, успею отвратить их от сего нелепого замысла.

- Какого? Цареубийства? - опять обрадовался, накинулся на него Толь.

"О цареубийстве никто не помышлял", - хотел ответить Трубецкой, но подумал, что это неправда, и сказал:

- В политических намерениях Общества цареубийства не было. Я хотел отвратить их от возмущения войск, от кровопролития ненужного.

- О возмущении знали? - спросил государь.

- Знал.

- И не донесли?

- Я и мысли не мог допустить, ваше величество, дать кому-либо право назвать меня подлецом.

- А теперь как вас назовут? Трубецкой ничего не ответил, но посмотрел на государя так, что ему стало неловко.

- Да что вы, сударь, финтите? Говорите все, что знаете! - крикнул Николай грозно, начиная сердиться.

- Я больше ничего не знаю.

- Не знаете? А это что? Быстро подошел к столу, взял четвертушку бумаги, проект конституции, - на письме лежала пуля, нарочно положил ее давеча, чтобы найти сразу.

- Этого тоже не знаете? Кто писал? Чья рука?

- Моя.

- А знаете, что я могу вас за это расстрелять тут на месте?

- Расстреляйте, государь, вы имеете право, - сказал Трубецкой и опять поднял глаза. Вспомнил: "На Бога уповаю, не боюсь; что сделает мне человек?" "Не надо сердиться! Не надо сердиться!" - подумал государь, но было уже поздно: знакомый восторг бешенства разлился по жилам огнем.

- А-а, вы думаете, вас расстреляют и вы интересны будете? - прошептал задыхающимся шепотом, приближая лицо к лицу его и наступая на него так, что он попятился. - Так нет же, не расстреляю, а в крепости сгною! В кандалы! В кандалы! На аршин под землею! Участь ваша будет ужасная, ужасная, ужасная! Чем больше повторял это слово, тем больше чувствовал свое бессилие: вот он стоит перед ним и ничего не боится. Заточить, заковать, запытать, убить его может а все-таки ничего с ним не сделает.

- Мерзавец! - закричал Николай, бросился на Трубецкого и схватил его за ворот. - Мундир замарал! Погоны долой! Погоны долой! Вот так! Вот так! Вот так! Рвал, толкал, давил, тряс и, наконец, повалил его на пол.

- Ваше величество, - тихо сказал Трубецкой, стоя перед ним на коленях и глядя ему прямо в глаза. Государь понял: "Как вам не стыдно?" Опомнился.

Оставил его, отошел, упал в кресло и закрыл лицо руками.

Все молча ждали, чем это кончится. Трубецкой встал и посмотрел на Николая с давешней тихой улыбкой. Если бы теперь тот увидел ее, то понял бы, что в этой улыбке - жалость.

Дверь из кабинета-спальни приотворилась. Великий князь Михаил Павлович осторожно высунул голову, заглянул и так же осторожно отдернул ее, закрыл дверь.

Молчанье длилось долго. Наконец, государь отнял руки от лица. Оно было неподвижно и непроницаемо.

Встал и указал Трубецкому на кресло у стола.

- Садитесь. Пишите жене, - сказал, не глядя на него.

Трубецкой сел, взял перо и посмотрел на государя.

- Что прикажете писать, ваше величество?

- Что хотите.

Николай смотрел через плечо его на то, что он пишет.

"Друг мой, будь покойна и молись Богу..."

- Что тут много писать, напишите только: "Я буду жив и здоров", - сказал государь.

Трубецкой написал: "Государь стоит возле меня и велит написать, что я жив и здоров".

- "Б у д у жив и здоров". Припишите сверху: "Буду".

Он приписал. Государь взял письмо и отдал Шульгину.

- Извольте доставить княгине Трубецкой.

Шульгин вышел. Трубецкой встал. Опять наступило молчание. Государь стоял перед ним, все не глядя на него, опустив глаза, как будто не смел их поднять.

Сел за стол и написал коменданту Сукину: "Трубецкого в Алексеевский равелин, в номер 7".

Отдал записку Толю.

- Ну, ступайте, - проговорил и поднял глаза на Трубецкого. - Прошу не прогневаться, князь. Мое положение тоже незавидно, как сами изволите видеть, - усмехнулся криво и опять покраснел, почувствовал, что ничего не выходит, надулся, нахмурился. - Ступайте, ступайте все! - махнул рукою.

Когда вышли, сел на диван, на прежнее место. Замер, не двигаясь, но уже не дремал, а широко открытыми глазами глядел прямо перед собой, в зеркало. На стене, над диваном, висел большой, во весь рост портрет императора Павла Первого. Пламя свечей, догоравших в углу на яшмовом столике, колебалось, мигало, и в этом мигающем свете портрет в зеркале ожил, как будто зашевелился, - вот-вот из рамы выступит: в облачении гроссмейстера Мальтийского ордена, в пурпурной мантии, подобии архиерейского саккоса, - маленький человек с курносым лицом, глазами сумасшедшего и улыбкой мертвого черепа.

Сын смотрел на отца, отец - на сына, как будто хотели друг другу что-то сказать.

11 марта - 14 декабря. Тогда началось - теперь продолжается. "Меня задушат, как задушили отца", - вспомнил Николай слова братнины. Мог бы сказать себе самому, как Трубецкому давеча: "Участь твоя будет ужасная, ужасная!" Встал, подошел к зеркалу. Внизу, у ног отца, отразилось лицо сына.

Бледное, с воспаленными красными веками, с губами надутыми, как у мальчика, поставленного в угол, с волосами взъерошенными, как будто вставшими дыбом. Казалось, что это не он, а кто-то другой - двойник его, "самозванец", "император-выскочка".

Приблизил лицо свое к зеркалу. Губы искривились в усмешку, зашептали беззвучным шепотом:

- Штабс-капитан Романов, а ведь ты...

Отшатнулся в ужасе: казалось, что это не он, а тот, другой, в зеркале, смеется и шепчет:

- Штабс-капитан Романов, а ведь ты...

<<Предыдущая глава Оглавление

14 декабря (Николай первый). Читать далее>>



Главная | Биография | Произведения | О мережковском | Ссылки | Статьи | Контакты